Тяжёлое наследие политических репрессий

В сущности, никакой истории нет;

 есть только биографии. 

Ральф Уолдо Эмерсон

Наследие бывает разным. Оно может быть наполнено мудростью предков; гением, сохранённым в картинах и музыкальных произведениях. Но бывает и тягостное наследие, которое страшит и отталкивает.

Стоит ли узнавать о неприглядных страницах истории или, быть может, лучше выбрать блаженное неведение? Об этом и не только мы сегодня беседуем с сооснователем и старшим научным сотрудником мемориального музея «Следственная тюрьма НКВД» — это первый и пока что единственный в нашей стране мемориальный музей, посвящённый репрессиям.   

Василий Антонович, здравствуйте. Спасибо Вам за то, что согласились уделить время.   Наша компания занимается созданием и сохранением Капсул времени, с помощью которых каждый человек может передать грядущим поколениям свою историю, эмоции, опыт и семейные ценности. В нашей практике мы столкнулись с тем, что почти невозможно воссоздать историю семьи, не касаясь темы политических репрессий в Советском Союзе. Поэтому наш разговор сегодня о том, как найти информацию о репрессированных родственниках.

Добрый день. Да, это очень важная тема. 

«Следственная тюрьма НКВД» — первый музей в стране, посвящённый истории советских массовых репрессий. Расскажите, пожалуйста, о том, как возникла идея создания такого музея?  

Наш музей был учреждён ещё в 1989 году, в разгар горбачёвской перестройки и гласности. Тогда и возникла идея создания постоянной экспозиции, посвящённой истории репрессий, в месте, которое имело бы к этому непосредственное отношение. И таким местом стала территория в центре города напротив тогдашних горкома партии и горисполкома, которые находились по адресу улица Ленина, 42 и Ленина, 44, в сквере между двумя зданиями. Дело в том, что в течение двадцати лет, с 1923 года до учреждения Томской области в августе 1944 года, на этой территории существовал городской отдел ОГПУ, ставший потом НКВД. Он располагался именно в этом здании, где мы с вами сейчас находимся.

 Единица! —

           Кому она нужна?!

Голос единицы

              тоньше писка.

Кто её услышит? —

                Разве жена!

И то

     если не на базаре, а близко…

 Владимир Маяковский

Это было помещение бывшей церковно-учительской школы. С 1925 по 1945 год в подвале этого здания находились камеры внутренней тюрьмы городского отдела НКВД, а на верхних этажах были кабинеты следователей, в которых допрашивали людей. Управление НКВД находилось по адресу улица Ленина, 42, сейчас здесь располагается художественно-музыкальная школа. Территория между зданиями по улице Ленина, 42 и Ленина, 44 была огорожена забором. Это был внутренний двор тюрьмы НКВД. Между зданиями был подземный тоннель, по которому арестованных водили в камеры и на допросы. Об этом мы узнали от томичей, побывавших здесь в заключении; они рассказывали, как их водили по этому коридору. Поэтому было принято решение делать музей именно здесь. По существующей ныне классификации мемориальным является музей, созданный в месте, связанном с лицом или событием, память о котором сохраняется.  Вот почему наш музей является мемориальным.

13 июня 1989 года городские и областные депутаты приняли постановление об увековечении памяти жертв политических репрессий. Таким образом, внутренний двор тюрьмы НКВД стал сквером памяти, а подвальное помещение было передано в оперативное управление Томскому краеведческому музею для создания здесь его филиала, который занимался бы историей политических репрессий. Это была первая подобная инициатива в Советском Союзе. 

Большой вклад в создание музея внес Борис Тенин, декан исторического факультета Томского государственного университета. Это был настоящий подвижнический труд. Всё своё свободное время мы проводили в музее, записывая воспоминания и собирая экспонаты. Сейчас меня называют сооснователем музея, и я этим очень горжусь.

Первая выставка в нашем музее была организована только в 1996 году. У нас были экспонаты, но, к сожалению, не хватало средств.

Скажите, пожалуйста, Василий Антонович, в чём, по Вашему мнению, заключается основная задача музея? В том, чтобы показать, как это было, передать атмосферу времени и понимание того, насколько это было чудовищно? Или Ваша основная миссия — это поиск информации о репрессированных людях, создание базы, картотеки?

Вопрос непростой, но очень важный. Практика нашей более чем тридцатилетней работы в этих стенах показала, что людям важно самостоятельно прикоснуться к истории репрессий. Воочию увидеть, что собой представляли в то время места лишения свободы — лагеря, камеры. Это страшно и сложно, но это важно. Мы шли к пониманию этого факта методом проб и ошибок, потому что наш музей был первым в стране, и ещё не было опыта, на который мы могли бы опереться. 

Извините, хочу уточнить, ваш музей и по сей день остаётся единственным в стране?

Да, именно так, это единственный мемориальный музей, расположенный именно в том месте, где происходили эти трагические события в истории нашей страны. У нас есть главный партнёр – это Музей истории ГУЛАГа, с помощью которого создана наша новая экспозиция. Но Музей истории ГУЛАГа в отличие от нас не является мемориальным: это бывшее общежитие работников Метростроя. 

По инициативе Музея истории ГУЛАГа создана Ассоциация российских музеев памяти. В эту ассоциацию входит, например, музей политической истории в Санкт Петербурге – это бывший музей Октябрьской революции, а также Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Наряду с такими известными и крупными музеями в Ассоциацию входят, например, маленькие районные краеведческие музеи. Но ещё раз подчеркну, что эти музеи невозможно назвать мемориальными. Поэтому мы не только гордимся тем, что наш музей является первым мемориальным музеем, но и понимаем, что это накладывает на нас большую ответственность. 

Есть очень много людей, которые поддерживают идею существования такого музея, но к сожалению, есть и те, кто считает наш музей не только ненужным для молодежи, но и вредным, потому что он порочит славное советское прошлое. Таким образом, наш музей продолжает находиться на острие того социального, национального, политического и идейного противостояния российского общества, которое сформировалось в 1917 году.  

По поводу актуальности музея для молодёжи мне есть что добавить. Когда я пришла на интервью, я с удивлением отметила, что несмотря на будний день, людей в музее достаточно много. И это были не студенты или школьники, которых приводят группами, а люди, которые приходят сами по себе, и это в основном молодёжь.

Это потому, что о музее знают. Надо отметить, что ещё несколько лет назад по мнению журналистов РБК, которые проводили опрос, наш музей входил в топ шесть самых необычных музеев страны. Но эта оценка нас, к сожалению, не очень порадовала, потому что мы оказались в одном ряду, например, с Музеем смерти, Музеем автоугона и даже музеем огурца. Это говорит о том, что идея нашего музея не понята и даже обесценена. 

Между тем главное в работе нашего музея – не экзотические впечатления, а гуманистическая идея сохранения памяти о безвинных жертвах массовых репрессий. 

Если говорить о том, что привлекает сюда молодёжь, то я думаю – это идея свободы. Желание жить в свободной стране без террора и диктата. Нынешнюю молодёжь уже невозможно убедить в том, что «голос единицы тоньше писка».

 Я обратила внимание на молодого человека, который Вам помогает, работая с различными техническими средствами. Это сотрудник музея?

Да, он учится в Институте искусств и культуры ТГУ на музеолога и работает в нашем музее.  

Очевидно, что все разговоры о неактуальности музея для молодежи безосновательны.

У нас часто бывают люди из разных городов и стран. В Томске сейчас обучаются около трёх тысяч иностранных студентов. Многие из них приходят в наш музей с учебными и познавательными целями.

Нам очень хотелось бы, чтобы к нам не просто приходила молодёжь сама по себе, но и чтобы деятельность нашего музея была включена в систему образования. Но пока, к сожалению, это не происходит. 

Мы гордимся тем, что нашим первым посетителем в 1994 году стал Александр Исаевич Солженицын. Я проводил для него экскурсию по музею и попросил написать отзыв. Отзыв получился коротким, я знаю его, как «Отче наш»: «Томскому музею политической истории двадцатого века. Радостно ваше начинание восстановления страшных деталей коммунистического прошлого». 

Для нас прошлое, о котором говорит Солженицын, – это не стены и не статистика; для нас – это исковерканные судьбы миллионов людей. Эта позиция выражена в словах Ральфа Уолдо Эмерсона, американского эссеиста, поэта, философа и общественного деятеля: «В сущности, никакой истории нет; есть только биографии».   

Ваш музей располагает электронной базой данных почти на двести тысяч репрессированных. Расскажите, пожалуйста, как она создавалась?

Этот разговор необходимо начинать с вопроса, кого считать репрессированными? За всё время существования Советского Союза люди могли подвергаться репрессиям по самым разным причинам: политическим, экономическим, национальным, социальным, религиозным и так далее. Это происходило с первых лет советской власти. Последний политический ссыльный был выслан в нашу область в 1988 году. К этому печальному перечню необходимо добавить и карательную психиатрию, и массовые депортации. В нашем регионе судьбы подавляющего большинства ссыльных связаны со спецпосёлками. Это была особая зона ГУЛАГа. В начале 30-х годов в ходе коллективизации на территорию Томской области и Нарымского края было выслано около 300 тысяч человек. 

Многие люди по настоящему российскому законодательству не принадлежат к репрессированным. Например, осуждённые за колоски по Указу семь-восемь, получившему название «Закон о трёх колосках». Этим постановлением в юридическую практику СССР было введено понятие «хищение социалистической собственности как преступление против государства и народа». Амнистия по таким делам исключалась. После введения закона в силу на полях устанавливались дозорные вышки, высылались конные разъезды и часовые с винтовками. Этот указ был продублирован в 1947 году. 

Да, мой отец рассказывал мне об этом. Они жили в маленьком городке Константиновка Донецкой области. После войны был сильный голод. И моя бабушка с двумя маленькими сыновьями — моему папе было девять лет, а его брату шесть — собирала по ночам на колхозном поле колоски, оставшиеся после уборки. Главное было не попасться объездчику, который находился на поле – он мог застрелить на месте. 

Да. Тысячи людей, спасая свою семью, жизни своих детей, шли на такие преступления, которые карались расстрелом или пожизненным заключением и не амнистировались.

Теперь понятно, почему, говоря о количестве репрессированных, называют очень разные цифры: от четырёх миллионов до одиннадцати и даже шестьдесят. Хотя в этом отношении любая цифра ужасна. 

Да, были ещё так называемые лишенцы. Это неофициальное название гражданина РСФСР, СССР, лишённого избирательных прав в 1918—1936 годах согласно Конституциям РСФСР 1918 и 1925 годов. В первые же годы советской власти целые социальные группы были лишены избирательных прав. Это были торговцы, землевладельцы; люди, имевшие земельные участки. К этой же группе относились священнослужители, причём не только они сами, но и члены их семей. А это прямая форма репрессий. Например, дети священнослужителей не могли учиться в высших учебных заведениях. Это был ещё не ГУЛАГ, но эти люди попадали в списки неблагонадёжных и находились в зоне риска.

Слово «наследие» стало словом 2022 года.  Само слово становится актуальным в аспекте связи с нашими предками, с предшествующими поколениями. История репрессий – это тоже наследие?

В этом отношении можно вспомнить спор о ГУЛАГе двух великих писателей — Александра Солженицына и Варлама Шаламова. Шаламов считал, что ГУЛАГ – это отрицательное наследие, которое не нужно знать и о котором не нужно помнить. Лучше забыть всё, что с этим связано, как кошмарный сон. Солженицын же считал, что из истории ГУЛАГа нужно извлечь уроки. Шаламов, сын священника, пройдя ГУЛАГ, стал атеистом. Солженицын же, наоборот, – бывший офицер, который через ГУЛАГ пришёл к Богу. У каждого свой путь и опыт, но однозначно понятно, что человек, пережив такие испытания, начинает лучше понимать себя. 

Один из главных проектов нашего музея называется «Последний свидетель». В рамках этого проекта мы записываем устные истории наших ветеранов в трёх форматах – видео, аудио и рукописный текст. Иногда рукописи нам приносят родственники, чтобы мы их сохранили. У нас уже более четырёхсот оцифрованных рукописей воспоминаний и полутора тысяч аудиоинтервью.  

Поэтому: да, это наше наследие. Тяжёлое и страшное, но всё-таки наследие